Интервью Геннадия Орлова, после которого вы пожмете ему руку без хихиканий
Геннадий Орлов рассказал журналисту «Эха Москвы в Петербурге» Ивану Штейнерту о товарищеских отношениях с Бродским и Довлатовым, пропаганде, политике и жизни в Ленинграде конца 1960-х.
– Сразу достаю все козыри из рукава: мне известно, что вы знакомы и с Сергеем Довлатовым, и с Иосифом Бродским, и с рядом еще известных советских писателей. У меня такой вопрос: можете вы их назвать своими друзьями?
– Я бы мечтал их назвать своими друзьями, но не имею на это права. Я их, конечно, знал. Сергея Довлатова меньше знал, чем Иосифа Бродского, но я бы назвал прежде всего Анатолия Наймана. У меня брат кинорежиссер, он в Москве живет, окончил ВГИК. Там он остался с начала 1960-х годов. Я играл в футбол в Харькове, прилетал все время в Москву к брату и познакомился с очень многими людьми, с артистами. Потом уже, в 1990-е годы, я сам начал участвовать в шоу футбольных, мы артистов часто приглашали. У меня много еще артистов знакомых по той причине, что у меня жена – актриса театра им. Комиссаржевской. И вот когда мы вместе с ней приехали из Харькова в 1966 году – меня пригласили в «Зенит» играть, – она со мной приехала. И в 1967 году зимой ее взяли на роль – «Влюбленный лев» в Комиссаржевке. То есть она прошла, что называется, кастинг. А у меня с «Зенитом» не получилось: поменялись тренеры.
– Тяжело было?
– Травму получил, а зимой поменяли тренера. Я явно с ним не сходился по каким-то разным взглядам на футбол и на жизнь. Затем я возвратился в Харьков, меня вылечили. Я там еще полгода поиграл, потом уже там был «Металлист». Но затем я приехал в Ленинград. И вот Толя Найман взял надо мной шефство, потому что мне, честно говоря, некуда было даже идти ночевать. Я там пытался что-то – жил с Наташей в общежитии Текстильного института, рядом с Лавкой художников. Шестым или седьмым на раскладушке. И в это время Толя Найман знакомит со своими друзьями. Это прежде всего Иосиф Бродский. Анатолий Найман был секретарем Анны Ахматовой, он жив-здоров. Он настоящий писатель и поэт, необыкновенно одаренный литературно человек. Это вот та группа людей ленинградских – их никто, конечно, не систематизирует, – откуда вышел и Иосиф Бродский. Тут еще надо назвать и Льва Лосева. Он работал в журнале «Костёр». Леша Лившиц уехал в Америку и стал там Львом Лосевым.
«Зенит» в Бирме. Геннадий Орлов — третий слева, 1966 год
– Написал там ЖЗЛ про Бродского.
– Ну, еще бы. Фактически я там начинал свою литературную деятельность, в «Костре». Зимой 1968-го так получилось, что мы даже ночевали у Иосифа в «полутора комнатах» [«Дом Мурузи», Литейный проспект, 24] две ночи.
– Про это мы еще поговорим. Вы про спорт писали, они про литературу больше. Комфортно вам было общаться? Насколько я понимаю, эти люди были одержимы литературой.
– Это да, но я тянулся к ним. Я же не скрывал, что я не так литературно образован и вообще мало образован был тогда. Мне было 21-22 года. Им нравился мой порыв, мое отношение. Тогда у меня был такой девиз (модно было девиз себе избрать): «Добродетель и познание». Я себе его избрал и всю жизнь его придерживаюсь. Добродетель – это отношение к людям, а познание – это стремление учиться.
– А была у вас мысль о том, что вы общаетесь с будущими гениями?
– Я понимал, что это люди незаурядные. Такого сказать, что гений…
– Ну вот с Бродским, например, разговариваете и понимаете: нобелиат будущий.
– Бродский – очень интеллигентный человек, очень образованный. Он мне спокойно говорил: «Генка, ну ты понимаешь…». Я ему говорю: «Иосиф, ну как вот ты уехал?». Как раз он вернулся из лагеря, на поселении он был за тунеядство. Я ему говорю: «Ну как вот тебя поддержала мировая общественность?». Про него же все время там «Голос Америки», весь мир говорил. А здесь был суд знаменитый на Фонтанке. Вся эта история с Иосифом Бродским фантастическая в том плане, что ни за что человека сослали. За то, что он тунеядец. Он говорит: я пишу, я поэт. «А кто такой поэт, что такое поэт?» – его судья спрашивает. Он уже тогда понимал, как сейчас многие понимают, что нынешняя власть – это не Россия. Это власть. Она может меняться. Надо к этому спокойно относиться. Были разные властители, но одно дело – любить Россию, другое дело – служить власти. И они, все эти ребята, которых я знал, конечно, не хотели никому служить. Они свободные люди.
– А чего тогда хотели?
– Они хотели работать, но не служить. Даже так – быть услужливыми. Не хочется быть этим, хочется быть со своим собственным достоинством. Это я ощущал все время. У меня, правда, было все время немного напряжение, потому что, общаясь с ними, я многое недопонимал. Я признаюсь в этом. Иосиф переводил, а Довлатов писал детские какие-то штучки там. Мы приходили в квартиру [к Бродскому], которая сейчас станет музеем.
– Дом Мурузи вы имеете в виду?
– Да, у меня потрясающая история была. Мы там провели две ночи. Иосиф говорит: «Генка, давай. Чего ты мучаешься? Ты спишь на диване с Наташей, а я пойду там в гости к кому-то». В это время, кстати, у него Марина Басманова родила сына. Ее приютил Эдик Кочергин, знаменитый театральный художник. А Иосиф ради того, чтобы мне, неустроившемуся футболисту, было где переночевать, сказал: «Гена, все…». И мама у него замечательная, и папа. Папа был фотограф, куда-то свои фотографии двигал. Очень интересные, интеллигентные, добрые люди. Сердце у Иосифа – огромной широты. Кому мог – всем помогал.
– Например, Довлатову. А как выглядел он после ссылки? Как квартира его выглядела?
– Квартира у него очень простая – большая комната. Почему «полторы комнаты» называется? Огромный шкаф, старинный наверняка. Входишь в шкаф – проходишь в часть комнаты. Перегорожено все клетками от яиц, эти клетки до сих пор используются у нас. Вот это все перекрыто, и он там отделен. Ну а родители живут в этой большой комнате, до шкафа. Там у него, конечно, какие-то портреты, диван – такой канцелярский, в суде такие стоят и в учреждениях разных. Черный такой дермантин – на нем мы и спали. И он спал на нем.
– Что запомнилось из общения с ним?
– Один раз у меня история была. Я прихожу к нему, он говорит: «Генка, чего ты не пришел минут 20 назад? Я бы тебя познакомил с Мэрилин Монро». Я говорю: «Да ладно!». Я не понимал, что он меня разыгрывает, хотя он разыгрывал всех и вся. Он говорит: «Ты представляешь, приехала девушка-фотокорреспондент New York Times делать обо мне материал». Она жена Артура Миллера, а Миллер был мужем Мэрилин Монро некоторое время назад. Артур Миллер – такой драматург замечательный.
Ну и потом, главное-то другое: и Толя Найман, и Иосиф Бродский любили футбол.
– За кого болели? За «Зенит»? Тогда вроде не слишком хорошо у него дела шли.
– Нет, за «Зенит» они не болели. Они болели за личности в футболе – тогда был Эдуард Стрельцов. А еще у него такая судьба: в тюрьму попал, отсидел, вышел – и два года был лучшим футболистом страны. Представляете, какой талантливый был парень? Как правильно про него сказал Валентин Иванов, его друг: он был «самый сильный на футбольном поле и самый слабый за его пределами». Звезде ведь очень трудно, особенно такой – из народа. У него мама работала на заводе им. Лихачева, он вышел оттуда, а в 17 лет уже был в сборной СССР. Он бежал – скорость, мощь, с хорошим ударом. Рожденный гений. Его еще травили все время, фельетоны писали про него.
– Еще за кого-то болели?
– Один раз Лобановский к нам приехал играть за «Шахтер» вместе с Базилевичем. Лобан тоже был довольно популярен. Маслов их вытеснил из киевского «Динамо». Валерий Васильевич [Лобановский] любому тренеру каждый день задавал много вопросов. Конечно, тренер не может так, потому что это разламывает команду. Лобан играл прекрасно, техничный он был.
Я играю за «Динамо» ленинградское и говорю: «Мы с «Шахтером» встречаемся, там играет Лобан». «О, мы пойдем», – говорят Бродский с Найманом. И пошли оба. После игры они дождались меня, мы пошли пешком. «Шахтер» нас обыграл, хотя мы неплохо играли. И мы пошли до стрелки Васильевского острова. И Иосифа же слова: «Ни страны, ни погоста / не хочу выбирать / На Васильевский остров / я приду умирать».
– Это он еще в молодости написал.
– Да-да. И вот как раз эта стрелка Васильевского острова. Он иногда мог какие-то четверостишья моментально, на ходу придумать. Потом я с ними ездил на дачу к Бергам, где Иосиф часто довольно бывал. В Комарово.
– Ну, это же литературная Мекка ленинградская.
– А Сергей Довлатов… В «Костре» я его видел: высокий, обаятельный парень. Никакие рассказы не писал, никто тогда не знал, что это будет писатель. Симпатяга был – девушкам нравился необыкновенно. У него жена была Лена Довлатова. Когда я пришел после футбола в газету работать, в «Строительный рабочий», она там была корректором. Ну и еженедельная сдача номера – приходил за Леной ее муж. Собачка у них была, фоксик такой.
– Он с этой собакой еще и в Америку потом уехал.
– Да. Чем эти ребята сильны? Во-первых, они свободные люди. Это мне так нравилось. То есть они думали: вот есть еда – хорошо. Об обогащении даже речи не было. Они просто выживали, но не были теми людьми, которые плачут о каких-то трудностях. При этом необыкновенно образованные, у них даже соревнование было, когда они пикировались. А как Иосиф выглядел? На нем был замшевый пиджак тогда очень модный и джинсы. Тогда этого не достать было.
– Помогли из-за рубежа?
– Вот я и говорю: «Иосиф, а где, откуда?». В лагерь, рассказывает, приехал человек какой-то русский и привез джинсы и пиджак. Размеры подошли, значит, размеры знали. И «Спидола» еще.
– Это что?
– «Спидола» – это такие рижские приемники, там были короткие волны, начиная с 16 метров. Я сам такой в Харькове получил за первое место после первого круга – каждому игроку выдали. Я все время слушал радиостанцию Би-би-си. После снятия Хрущева они напрямую вели трансляцию.
Этот приемник «Спидола» – тоже такой отличительный знак, каждый об этом мечтал. С 16 [длина волны] еще не глушили, глушить начинали с 25 метров, кажется. Поэтому вся информация оттуда шла. Особенно после вот этих хрущевских заявлений на съезде. В общем, это было потепление, оттепель была.
– У Довлатова прочитал: «После коммунистов больше всего я ненавижу антикоммунистов». При этом у Довлатова и Бродского образ людей, которые боролись с советской властью. Это не так на самом деле?
– Абсолютно, на 100 процентов. Ведь Бродский не хотел уезжать. Вспомните его знаменитое письмо Брежневу, где он в конце написал: мы с вами разные, но «мы с вами одинаково приговорены к смерти». Вот такой образ он придумал. Он к людям относился замечательно, он себя называл русским поэтом. И он понимал, что на Западе он никому не нужен. Там же другой язык. А нюансы языка и всего прочего…
Хотя вот у Набокова – я читал его мемуары – просто написано: «Счастлив человек там, где у него есть работа». Ну, одни могут жить за границей, другие не могут. Человек должен жить там, где ему нравится. И Иосиф, и Сергей – они, конечно, абсолютно чурались всяких партийных совещаний просто по определению.
Сергей Довлатов с женой Еленой
– А вы?
– Я, в отличие от них, жил иначе: футбол, потом я пошел в газету, потом взяли на телевидение. Ну, как я мог быть на телевидении не членом КПСС? Кто бы меня выпустил в эфир? Это же называли «хлебной карточкой» члена КПСС – грубо, конечно, но в принципе… Я люблю спорт, я хочу комментировать футбол. Вот почему я пошел в спортивную журналистику? Я бы никогда не пошел в журналистику – просто по определению, потому что журналистика советская – это пропагандисты. Сейчас у нас тоже есть высокие представители пропаганды, особенно с экранов телевизора. Было зазорным так себя вести, но где-то же надо было работать. Но жить-то надо. Поэтому я на свой любимый футбол, который я знаю, и пошел. Ну и позади у меня 17 Олимпийских игр.
Я рад, что пошел в спортивную журналистику, потому что это меня спасало от всяких политических и псевдопатриотических влияний. Кстати, такого псевдопатриотизма, который сейчас развивают, в Советском Союзе не было. Его не было.
– А что было тогда?
– Прилично себя вели люди. Наоборот, все руководители партии и правительства призывали нас хорошо общаться с иностранцами. Особенно с американцами. У нас девушка была даже – Саманта, которая прилетала сюда… Перебегая сразу от прошлого к сегодняшнему дню: знаете, какой главный итог чемпионата мира по футболу? Что у людей из 11 городов, которые общались с иностранцами, ни одного конфликта не было – ни с англичанами, ни с американцами. Значит, они не слушают то, что им говорят представители властных структур. Что это враги, плохие люди и все такое. То, что говорит Жириновский постоянно, который разжигает ненависть между народами. И он в Госдуме – один из руководителей. Настолько все перевернулось, но народ уже все понял. А у молодежи сейчас еще есть возможность выйти в интернет. Тогда же не было интернета – тогда был самиздат. Но я хочу сказать, что эта группа ленинградских ребят – это было сосредоточие талантливых людей, которые сдержанно относились к власти. Понимали просто, что это есть.
– А как так получается? Вещь написал – там не печатают, тут не печатают, чуть что-то более провокационное – сразу к тебе из КГБ люди придут. Как в это время в Ленинграде могло вырасти целое поколение гениальных литераторов?
– Иосиф Бродский, конечно, понимал, что коммунизм – это глупая идея. Многие понимали, что это утопия. Конечно, хорошо, когда все равны, но просто так не бывает. С Сергеем Довлатовым я меньше как-то на эти темы говорил. Вот Найман, Бродский и, конечно, Леша Лосев – здесь много было откровенных разговоров. Они были высоконравственные люди: и Иосиф, и Довлатов, и Найман. Они высоконравственные с точки зрения отношения к жизни. Что касается их личной жизни – вот тут все разное, как у каждого человека. Это уже другое совсем, но в принципе они люди были настоящие. Это я их так называю. А уж по тому, сколько он дал мне направлений по развитию...
– В каком плане?
– Я же сразу определился, что надо читать не Сафронова – был такой главный редактор «Огонька» – или там Кочетова, Бондарева. Да, они довольно ловко иногда пером владели и все прочее. Но на самом деле я, как и все мое окружение, читал Ахматову, Цветаеву. Я знал, кто такие имажинисты, футуристы, акмеисты. Мне это было интересно, потому что они об этом говорили. Я сразу впитывал как губка. Мне было это очень интересно, потому что я видел: они образованные люди. Невольно просто тебя окружало их аурой, и ты хотел быть лучше. Такие же были Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко. Они же все друг друга знали, они же все общались, часто в Ленинград приезжали. Вот этот клуб людей, которых называют «шестидесятниками». Фильм, конечно, очень примитивный и малоправдивый…
– Про Довлатова?
– Нет, про Довлатова я пожал Алексею Герману-младшему [режиссер фильма «Довлатов»] руку, увидев его в кафе, потому что этот фильм воссоздал ту атмосферу.
Кадр из фильма «Довлатов»
– Похоже?
– Довлатов сам на себя не похож. Но не важно. Атмосфера того времени передана. На углу Литейного и Невского было замечательное кафе, где мы всегда пили кофе, собирались все люди – «Сайгон» называлось. Потом уже начались там все эти облавы, туда ходили все эти люди из КГБ, подслушивали, доносы писали.
– Чувствовалась слежка?
– Да, чувствовалась. Тогда, во-первых, мы информированы были: читали, слушали Би-би-си. «Свободу» [радио «Свобода»] глушили, но потом тоже стали слушать.
500 тысяч человек в Ленинграде, в котором было 5 миллионов, находились под колпаком компетентной организации. За ними велось наблюдение. В каждом подъезде был человек, который писал рассказ о том, кто у него там живет. Может быть, им даже квартиру за это давали, не знаю. Вряд ли, конечно, квартиру, но кто-то с удовольствием рассказывал о том, что там происходит. Когда мы с Наташей жили у Бродского, потрясающий был эпизод: она подходит к двери, Иосиф тоже был в комнате, разговаривал – и открыла резко дверь. И там отлетела какая-то женщина.
– Подслушивала?
– Она писала все. И вот сейчас там [в доме Бродского на Литейном – на фото] одна женщина, которая никак уехать не может из комнаты. Может быть, это она. Кто-то, видимо, очень сильно не любил соседа Бродского.
– Мы говорили про конец 1960-х, а хотелось бы еще затронуть и 1970-е, эмиграцию. Бродский улетел в Америку, Довлатов позже улетел туда же. Им, вырвавшимся из-под колпака, завидовали или сочувствовали?
– Уезжать все-таки было немодно. Попозже стали уезжать. Может быть, держали корни, родители. Иосиф очень любил своих родителей.
– С которыми ему так и не позволили больше встретиться.
– Тогда же еще поехали и в Израиль. Такой тут был антисемитизм в органах партии! Это все присутствовало, и забывать этого не надо. Сегодня, когда люди говорят, мол, как было хорошо раньше, я думаю так: конечно, жандармы выжили, а те, кто сидели в этих лагерях, поумирали. Много анекдотов было и много правды. Искали, например, людей, которые видели Ленина. Это в журнале «Костер» мне рассказали журналисты. И нашли какого-то человека, который говорит: «Да, я видел». Его привели, стали брать интервью, а выяснилось, что он как раз надзирал за Владимиром Ильичом. У Ольги Берггольц потрясающие слова в дневнике: «С немцами мы разобрались, а что делать со своими?». Из-за этой фразы у нее были жуткие проблемы, при советской власти она не была в большом почете.
– Вам-то чьи книги ближе – Довлатова или Бродского?
– Да ну они разные совсем. У Бродского даже про футбол есть: «Начатое головой, заканчиваю ногой». Чтобы Иосифа читать, надо быть подготовленным – потому что много очень и мифологии там, и всего прочего. Но он очень интересен, он ни на кого не похож в мире. Это сразу его выделяет, он необыкновенно образован. Сережа Довлатов – это стиль Зощенко, я бы сказал. Короткий, лапидарный, афористичный.
Ну, конечно, Иосиф – это другой уровень. Неслучайно он лауреат Нобелевской премии. Хотя говорят, что это политический поступок. Ничего подобного! Весь мир наслаждается Бродским, и сейчас много людей читает. И даже на концертах можно Бродского услышать. Он живет, а это самое главное.
Я очень рад, что мне повезло пообщаться с этими людьми. Я это каждый день все больше и больше понимаю: они мне очень много дали, школу дали, направление в этой жизни. Это люди с обостренным чувством справедливости. Виктор Набутов был такой, Сокуров сегодня такой, Пиотровский такой, Юрий Шевчук. Есть люди сегодня такие с обостренным чувством справедливости. Я благодарен тем ребятам, о которых мы сегодня разговаривали.
Иван Штейнерт, «Эхо Москвы в Петербурге». Вы можете прослушать интервью здесь.
Фото: fc-zenit.ru/Евгений Асмолов, Фотоархив Льва Бурчалкина; РИА Новости/РИА Новости, Александр Макаров; РИА Новости/Игорь Виноградов; facebook.com/sergeidovlatov; kinopoisk.ru; commons.wikimedia.org/Lkitrossky
Нынешний режим "псевдопатриотизм" Орлов не любит, но уважает Газпром и Матч тв.
У Орлова всё всегда будет в порядке. Респект ему. Как он сам выразился в этом вью: "Жить-то надо".
Пускай дедушка счастливо проводит старость, но сказанное в статье - лишь его красивые слова и видение ситуаций, а верить я ему не верю!
Этот ответ на первый вопрос, на самом деле очень крутой. Ведь мог ответить в стиле: " Да, могу. Бродский, например, когда нам с женой негде было переночевать, сам искал ночлег у друзей, а нас оставлял у себя дома..."
P.S. А интервью достойное, даром что Эхо. Не понравилось только, что Спортс так ловко выделил цветом нужные политические пассажи; уже за нас решили, что нам нужно вынести из этого текста. И эти люди ещё других в пропаганде обвиняют...
Общение с подобными личностями обогащает. Не могу представить, чтобы Кузяев с Заболотным тусовались даже с современными питерскими поэтами вроде Арчета. Респект Гене.
Но осуждать его за конформизм, за желание быть своим и тем, и другим, я не буду. Надо быть действительно железным человеком, чтобы осознанно выбрать и держаться позиций одной стороны, не боясь быть раздавленным или оплеванным. И вряд ли этим железным характером смогут похвастаться плюсодрочеры из комментариев, которые последовательными и святыми остаются только на момент написания обличительного поста, в любое другое время последовательность и святость куда-то испаряются.
А что касается приятельства между футболистами и большими поэтами, то в этом как раз ничего странного нет. Творческие люди в СССР всегда объединялись и дружили перед гнетом общей беды: цензуры, запретов, навязанной морали. И , как ни странно, это было и бедой, и пользой советского государства. В нашу эпоху ничем и никак никого не объединить, деньги заменили все моральные и творческие ориентиры, увы.
Да и при всем уважении к талантам Бродского и Довлатова (Найманы и Лосевы здесь для количества) не тянут они на роль духовников. В 60-70 диссидентом быть было уже не так страшно. Да и понятие свободная личность какое-то аморфное в материале получилось - не хочу работать, буду свободным, похрен мне моя растущая дочь и мои старые родители?
Нобелевская премия - не политическое решение? Ха-ха. Надо же, как шведы с британцами поэзию на русском языке прочувствовали, со всеми духовными терзаниями и ленинградским сплином автора, который сам же говорил о ненужности поэзии на чужбине. И дали премию за развитие русской поэзии и богатство ассоциативного рада!
Если общество такое, а ты другой - это ни о чем не говорит. Ты либо меняешь сам это общество (Ленин и Со), либо покидаешь это общество (Бродский), либо пишешь заявление в правящую партию и занимаешься "любимым делом" в этом обществе (Орлов). Здесь уж кто что выбирает, без обсуждений.
Вот только не надо спустя годы, когда общество изменилось, ловить на себя лучи чужого света.
Из четырёхтомника Довлатова. Соло на Ундервуде. Вопрос знакомого Грубину.
- А ты не знаешь где живёт Бродский?
- Где живёт не знаю, умирать ходит на Васильевский остров.