12 мин.

«Отец зашвырнул вилку прямо в лоб Тони, и она воткнулась». Первая глава автобиографии Эспозито

293

Воспоминания об отце, брате и менее приятных родственниках.

Фил (слева) и Тони Эспозито

Я родился в канадском городке Су-Сент-Мари, расположенном на стыке трёх великих озёр – Мичиган, Верхнее и Гурон. Когда я был маленьким, Су-Сент-Мари был совсем крохотным, а мы не выходили за пределы своего района в западной части города, где жили одни итальянцы. Моими друзьями на районе были Джино Кавакуэлло, Донни Мускателло, Клэм Дживанатти и Росс Хридорчак – «почётный» итальянец.

Их родственники приплыли из Италии на остров Эллис (остров около Манхэттена, где регистрировались иммигранты – прим. пер.), а уже оттуда они каким-то образом оказались на лодке, которая шла вверх по реке Святого Лаврентия. Они останавливались везде, где только могли найти работу. Кто-то осел в Торонто, кто-то в Хэмилтоне, потому что это был город сталеваров, а кто-то в Лондоне (все города находятся в Канаде в провинции Онтарио – прим. пер.).

Однако мои родственники продолжали плыть до тех пор, пока не добрались до Су-Сент-Мари. Это город-близнец Су-Сент-Мари, находящегося в штате Мичиган. В детстве мы даже камнями кидались в американскую сторону. Тогда я и представить себе не мог, что проведу всю жизнь в Соединенных Штатах и буду наслаждаться этим каждую минуту.

Я с нетерпением ждал наступления зимы и снега, чтобы можно было поиграть в хоккей. Когда мне было четыре года, а моему брату Тони три, наш отец построил на заднем дворике небольшой каток, на котором мы и катались. Отец надевал на меня коньки с двойным лезвием и выталкивал на лёд.

Мне бы очень хотелось, чтобы у меня была сейчас возможность поговорить со своим отцом – мне о многом хочется спросить. Отец говорил, что его в своё время выперли из хоккея за то, что он ударил судью. Это было во времена Великой Депрессии, поэтому он не мог ни в хоккей играть, ни в школу ходить. Мой старик в 13 лет был уже в 12-м классе. Он был очень умным человеком, но ему пришлось бросить школу и пойти работать.

Он устроился в компанию Algoma Contractors, которой владел отец моей мамы. Эта компания занималась тем, что собирала шлак от краски по металлу и пускала его на переработку.

Мой дед был здоровым дядькой – ростом где-то 193 см и весом около 127 кг. Но он был не только здоровым, но и злым – просто-таки садистом. Однажды он мне на пенис прищепку прицепил. Затем поднимал меня за руки вверх и смеялся. Мой дед также прикреплял долларовые купюры на нитку, а когда мы прыгали за ними, он дёргал за нитку и снова смеялся.

Однажды он намазал седло велосипеда своего лучшего друга клеем. Парню пришлось снимать штаны, чтобы слезть с велосипеда.

Несмотря на то, что мой отец работал на своего тестя, он начинал как простой сварщик. Он просто устроился на работу, и всё. Он был таким же простым рабочим, как и все остальные. Но он был очень умным мужиком. Он изобрёл разделительный агрегат с огромным магнитным поясом, на который прилипал весь шлак от краски. Он также изобрёл дробительный агрегат, который разделял камешки на шлак в полдюйма и шлак в ¾ дюйма.

Мой отец не был алкоголиком, но выпить любил. Мне казалось, это было из-за того, что он работал на моего деда, а затем на моего дядю (брата моей матери), да и бабушка у меня была тоже не подарок.

Мы звали ее Мамоной. Я никогда не забуду тот день – мне было лет семь – бабушка пришла к нам домой и начала орать на отца по-итальянски. Я не понимал, что она говорила, а отец ей ответил: «Пошла вон из этого дома. И если ты сейчас не уйдёшь сама, я тебя из окна нахуй выкину». Затем он повернулся к моей матери и сказал: «Я так устал от твоей семьи. Просто заколебался уже». Когда мама стала защищать бабушку, он спросил: «А почему ты за меня не заступаешься?». После чего они сцепились не на жизнь, а насмерть.

Мой отец мог рассердиться, а если выпьет, то рассердиться – мама не горюй. Помню, он как-то швырнул пепельницей в маму, а потом погнался за ней. Я вскочил ему на спину и вцепился в шею, а он пытался скинуть меня. Ноги у меня разлетались во все стороны, но я не отпускал его и кричал: «Прекрати! Прекрати!».

Я не хочу выставить своего отца в каком-то дурном свете, потому что на самом деле он был хороший мужик. Они с матерью многим пожертвовали ради того, чтобы мы с Тони играли в хоккей. Папа приходил на все мои игры. Если я забивал гол, он говорил: «Надо было два забивать». Вплоть до последней игры он всегда был мной недоволен. По крайней мере, не высказывал удовлетворения вслух.

Фил (справа) и Тони Эспозито

Отец сделал всё для того, чтобы я в детстве мог играть в хоккей. Помню, как мы просыпались с Тони в три часа ночи, смотрим в окно – а там отец либо каток заливает, либо снег на нём расчищает. У меня эта картинка прямо перед глазами стоит. Затем он шёл спать дальше, просыпался в шесть утра и в семь уходил на работу. Когда он уходил, мы с Тони были уже на катке.

Мы прекрасно ладили с Тони. Я всегда был из тех пацанов, которые любят играть на улице. А он всегда отказывался.

– Почему ты не пойдешь?

– Ну вот не хочу и всё.

Я безумно его люблю, потому что он мой брат, но иногда он прямо-таки выводил меня из себя. Летом мы брали метлу, один из маминых стаканов, сделанных из крепкого пластика, и играли в бейсбол. Если на улице было ветрено, то стакан этот летал по всему двору. И стоило мне у Тони выиграть, так он потом со мной целую неделю мог не играть. Если он не побеждал, он вообще не хотел играть. Ему необходимо было быть лучшим.

Именно поэтому он и не играет в гольф. По той же причине он не участвует в хоккейных матчах ветеранов. Если он не может быть лучшим, он вообще играть не будет. Впрочем, он был вратарём, а у них всё немного по-другому. Многие вратари отказываются участвовать в подобных благотворительных матчах.

Я же – совсем другой человек. Я знаю, что я был хорошим игроком, так что какая мне разница, насколько хорошо я сыграю в благотворительном матче? Тони часто меня спрашивает: «Ты разве не чувствуешь себя старым идиотом?». На что я всегда отвечаю: «Тони, надеть коньки и выйти на лёд – пусть даже и в благотворительном матче – всегда здорово. Никто никого там калечить не собирается».

Поэтому иногда я его просто не понимаю. Он порой упрям до безобразия. У Тони всё всегда не так и не эдак. Мне этого не понять. 

Когда мы стали постарше, вставали рано утром и катались до тех пор, пока мама не крикнет «Полдевятого!». И тогда мы шли переодеваться в школу, которая располагалась прямо через дорогу. На обед, или как говорят в Америке «ланч» (Эспозито подчеркивает разницу между канадским и американским английским языком – прим. пер.) нам полагалось полтора часа. Мы ели максимально быстро, а всё остальное время проводили на катке. Просто валяли дурака, гоняя шайбу. Я вообще всегда только с клюшкой катался. Я даже не уверен, что я без клюшки кататься-то умею. С клюшкой проще держать равновесие – она как третья нога. Затем мы снова шли в школу, а после школы катались до тех пор, пока отец не звал нас на ужин в пять часов вечера. Мы заходили в дом, мама расстилала на полу газету, и мы ужинали, не снимая коньков.

Отец возвращался с работы в четыре часа, а ужинали мы всегда в пять. Он просто приходил в бешенство, если на столе не было ужина в это время. Он становился похожим на медведя.

У отца вообще нрав ещё тот был. Как-то Тони отодвинул вилкой спагетти в сторону и сказал: «Блин, опять спагетти?». Тогда мой старик зашвырнул свою вилку прямо в лоб Тони, и она воткнулась. Когда мой брат выдернул вилку, отец сказал: «Если ты еще хоть раз отодвинешь от себя еду, тебе конец, приятель, ты меня понял? Никогда так больше не делай. А теперь садись и ешь свои чёртовы спагетти. Сядь и ешь!». Да уж, если дело касалось еды, на него аж смотреть больно было.

Сказать по правде, мой отец был едаголиком. Он и умер из-за того, что слишком много ел. У него были проблемы с лишним весом. После того, как он перенёс инфаркт – ему тогда было 55, а умер он в 62 – он начал прятать в диване салями и пепперони. Моя мама об этом не знала, но стоило ей выйти из комнаты, как он тут же доставал свои закрома. «Только пискни – проблем не оберёшься», – говорил он мне. Он тогда уже даже ходить не мог.

Позвольте, я вам расскажу одну историю про отца. Мне было девять лет, и у нас в школе была карьерная советница по имени миссис Каннинхэм. Каждый месяц она задавала один и тот же вопрос: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?». Я ей каждый раз отвечал, что хочу стать хоккеистом. Это продолжалось несколько месяцев, и в итоге она вызвала в школу моих родителей.

Мы пришли к ней в офис все втроём. Я был напуган до ужаса. Думал, отец меня убьёт за то, что хочу стать хоккеистом, и теперь у меня из-за этого проблемы.

Миссис Каннинхэм сказала: «Все дети хотят быть адвокатами, врачами или работать на сталелитейном заводе. А ваш Фил говорит, что хочет стать хоккеистом».

– И что тут такого? – спросил отец.

– Ваш сын отказывается ответить мне, кем он хочет стать, когда вырастет, – сказала она.

Отец повернулся в мою сторону: «Это правда?»

– Нет, пап, – ответил я. – Я действительно хочу стать хоккеистом.

– Вот видите, о чем я говорю? – сказала она. – Хоккей – это спорт. Просто спорт и всё. А чем ты в жизни хочешь заниматься?

– Я хочу стать хоккеистом, – ответил я.

Отец посмотрел на неё и спросил: «Можно вам один вопрос?»

– Конечно, – ответила она.

– А что такого в том, что он хочет стать хоккеистом?

В этот момент отец нереально вырос в моих глазах. После этого я бы простил ему почти что угодно. Он мне хоть всю рожу мог расквасить после этого.

– Это нереалистично, – ответила она.

– Почему же? Если он действительно так сильно этого хочет, – сказал мой отец.

– По мне, так это ужасно, – ответила она, но больше уже никогда не доставала меня этим вопросом.

Мне школа вообще никогда не нравилась. Я никак не мог понять, почему меня заставляют учить про какой-то 15-й век. «Какая нахрен разница, что там тогда произошло?» – думал я.

Как-то раз я играл в бейсбол. Я отлично бил по мячу и во время одной игры разбил окно в школе. Один из учителей меня за это отчитал. Я пытался ему объяснить, что это была случайность, и мы просто играли, но он и слушать меня не хотел. Он сделал мне серьезный выговор.

Я так разозлился на этого учителя, что позже тем же вечером собрал остальных парней из нашей банды (мы назывались «Черепа»), и мы разбили камнями ещё окон двадцать в этой школе. Все прекрасно понимали, чьих это рук дело, так что на этот раз я влип по полной программе.

Отцу пришлось заплатить за выбитые стекла. Особого восторга ему это не принесло, но я пришел к нему и объяснил, почему я это сделал. Я даже не спросил, сколько ему пришлось заплатить. И он не стал меня тогда бить. Это послужило мне хорошим уроком. С тех пор стоило мне во что-нибудь влипнуть, я сразу ему всё рассказывал.

В школе же мне досталось. У нас это было так: вытягиваешь руки перед собой, и директор толстым ремешком длиной примерно сантиметров в 35 лупит тебя по ним. Мне всыпали по десятке на каждую руку. Больно было – ужас! У меня все руки распухли. 

В нашей банде я всегда был лидером. В «Черепах» состояли те же ребята, с которыми я занимался спортом – Джино Кавакуэлло, Донни Мускателло, Ники Кучер и Бенни Грэко. Разве что Клэма Дживанатти с нами не было – он всегда был башковитым парнем и учился в школе лучше нас. Мы носили чёрные кожаные куртки. Элвис Пресли тогда только набирал популярность.

Мы ничего особенного не делали, не то что современные банды. По большей части мы занимались мелким хулиганством. Например, на Хэллоуин мы переворачивали мусорные вёдра. Понятия не имею, зачем мы это делали.

Был у нас один сосед, сварливый такой старикан – постоянно орал на нас. И вот как-то ночью мы набили бумажный пакет собачьим говном, положили ему на крыльцо и подожгли. Он вышел и давай тушить огонь ногами – а говно полетело во все стороны. Отвратительно, согласен, но мы ржали, как сумасшедшие.

– Я тебе это ещё припомню, Эспозито! Я знаю, это ты сделал! – кричал он.

Я решил, что лучше мне самому отцу об этом рассказать. Потому что иначе он узнает от самого соседа, и тогда мне влетит на всю катушку. Я обо всём ему рассказал, и отец нормально к этому отнёсся.

Когда мне было 14 лет, я всё-таки вляпался в историю, из которой уже было никак не выкрутиться. За нашим домом была небольшая дорога – что-то вроде аллеи. И я как-то тайком залез в папин пикап и прокатил на нём Тони пару раз по этой аллее.

Дальше – больше. Однажды вечером родители ушли в кино, а мы с Тони взяли папин Mercury Monarch 56-го года выпуска, положили на заднее сиденье нашу сестру, которой тогда было всего несколько месяцев, и поехали кататься.

Родители вернулись из кино раньше, чем должны были. Видимо, папе не понравился фильм. Нас дома нет – и машины тоже. Они обеспокоились не на шутку.

Когда мы вернулись, я увидел папин пикап и понял, что влип по-крупному. Я не знал, что делать, а потому отправил на разведку брата с сестрой. Тут на улицу вышел отец, увидел меня и заорал: «Ах ты сукин сын! Скотина! Сейчас я тебе устрою!». И погнался за мной. А я побежал. О, как я побежал! Мы бегали по округе, он то и дело догонял меня и отвешивал мне пинки, а я продолжал убегать.

В итоге я всё-таки прибежал домой. Мой брат прятался под кроватью. Я тоже пытался там спрятаться, но отец выдернул меня оттуда за ногу и всыпал по первое число. Именно тогда мне в первый раз и сломали нос. Ему надо было вбить мне в голову, что так делать нельзя. Потому что я был совсем без башки. Мне было 14 лет. У меня ещё не было прав, но я просто обожал водить.

«ГРОМ И МОЛНИЯ: Хоккейные мемуары без п***ы». Предисловие

«Меня на больничной кровати покатили по улице в бар Бобби Орра». Вступление

logoФил Эспозито
logoкниги
logoдетский хоккей
logoТони Эспозито