4 мин.

Мамаев и Кокорин - заложники Системы

Преодолевая скуку, прочитал гуляющую в Интернете журналистскую стенограмму заседания Тверского суда, на котором было продлено содержание под стражей Кокорина и Мамаева.

Всё до ужаса знакомо: этакий полудоговорняк, когда судья и одна из команд перед игрой забежали к букмекерам и поставили на один и тот же исход, так что теперь от второй команды уже ничего не зависит. В результате возникает комичный диссонанс между напористой стороной защиты и сонным обвинением, которое даже не делает вид, что борется.

Вот забавный момент: судья удаляется на совещание в 13.51, а первые новости об удовлетворении ходатайств следствия появляются в Твиттере в 11.13. Ладно, спишем на прозорливость и юридическую грамотность журналистов, но как же это показательно…

В самом начале всей этой истории я писал, что необоснованность судебных решений при аресте обвиняемых – это самый настоящий бич российского правосудия. Я каждый раз ловлю себя на том, как сюрреалистично смотрятся голливудские фильмы, где обвиняемого в убийстве выпускают до суда под залог.

Вот простые факты.

В 2017 году российские суды рассмотрели 215 145 ходатайств о продлении срока содержания под стражей. Удовлетворено из них 210000, то есть 97,5 процентов. Это очень страшные цифры сами по себе, но особенно дико они смотрятся на фоне других цифр. В том же 2017 году российские суды рассмотрели 7350 ходатайств о применении меры пресечения в виде домашнего ареста и 169 – о применении залога.

169 против 215000, Карл. И это при том, что статья 108 УПК недвусмысленно говорит о том, что заключение под стражу применяется только при невозможности применения иной, более мягкой, меры пресечения.

Это вообще-то означает, что на каждом таком заседании не защита должна доказывать, что обвиняемых можно выпустить под залог (домашний арест), а обвинение должно доказывать, что залог (домашний арест) в данном случае невозможен.

И что же происходит в деле Кокорина-Мамаева?

Да то же самое, что в тысячах подобных дел. Защита говорит о наличии средств для залога, о компенсации потерпевшим ущерба, о согласии на домашний арест и возможности его обеспечения (имеется жилье), представляет положительные характеристики и выражает готовность сдать загранпаспорта. Подчеркивает, что вину свою обвиняемые признали и на всех следственных действиях давали одинаковые показания.  Упоминает о несовершеннолетних детях, которым нужно общение с отцами.

Более того, защита в очередной раз напоминает, что некоторые обвинения предъявлены подзащитным необоснованно и предлагает суду посмотреть видеозаписи места происшествия. Примечательно, что ни потерпевшие, ни администрация кафе полицию не вызывали, эпизод в кафе вообще закончился рукопожатием Пака и Кокорина.

Обвинение же никак всё это не комментирует и с невозмутимостью попугая говорит о возможности продолжения обвиняемыми преступной деятельности и о возможности их бегства из страны. Следователь отмечает, что новых обстоятельств для изменения меры пресечения следствие не получило. Обвиняемые выполняли особо активную роль при совершении преступлении, а также имеют связи в государственных органах и значительные денежные средства, а значит, могут скрыться. Следствие не может быть окончено, так как не представлены медицинские экспертизы обвиняемых.

Мне интересно, сколько еще следствие будет талдычить об «отсутствии новых обстоятельств для изменения меры пресечения»? Европейский Суд по правам человека десятки раз повторял: отсутствие в деле новых обстоятельств – это, наоборот, основание для смягчения меры пресечения, так как с каждым днем нахождения под стражей опасность побега или помех правосудию уменьшается (основные доказательства уже собраны, обвиняемый привыкает к своему статусу, часть потенциального наказания он уже отбыл и т.п.).

Как Кокорин и Мамаев скроются, если у них нет паспортов и их каждая собака в лицо знает? Как они скроются, если ты – следак – можешь потребовать от них внести в качестве залога все эти «значительные денежные средства»? Как они могут помешать твоим затянувшимся медицинским экспертизам? О таинственных связях в государственных органах – ни слова: ни имен, ни должностей.

Вот это и наводит тоску: воспроизводя штампы из УПК, обвинение никогда не удосуживается объяснить, ПОЧЕМУ обстоятельства дела не оставляют никаких вариантов, кроме содержания под стражей. Логика следствия примерно такая: у обвиняемого есть две ноги – значит, он может сбежать (хотя у нас и безногих, бывало, закрывали).

И суду совершенно не хочется копаться в этих странных умозаключениях, проводящих прямую связь между «активной ролью в совершении преступления» и опасностью побега.

Вся эта порочная практика, кроме прочего, имеет ещё одно опасное последствие. Чем дольше обвиняемые находятся под мерой пресечения (особенно самой строгой), тем меньше вероятность оправдательного приговора или хотя бы гуманного наказания. Понятно, что в деле Кокорина и Мамаева она и так ничтожно мала (хотя, например, ряд доказательств указывают на противоправное поведение самих потерпевших, что может существенно поменять дело), но всё же. Государство, санкционируя лишение свободы пока ещё невиновных лиц, загоняет себя в юридический капкан: теперь по-любому нужно будет наказать их строго. Хотя бы для того, чтобы оправдать строгость на досудебной стадии.

Вновь повторю: ни капли не оправдываю дикие выходки футболистов. Но не покидает ощущение, что на их примере система решила демонстративно поупражняться в своей твердолобости.